Стало общим местом утверждать, что Румыния проиграла по крайней мере первую битву гибридной войны. Столь же распространенным стало и заключение, что слишком мало фактов свидетельствует о том, что из этого поражения были извлечены уроки. Хотя сейчас все говорят о бюджетных проблемах и об общей реформе, которая пока что выглядит как смелая мечта бухгалтера, политикам этой страны не стоит забывать, что самая большая угроза для Румынии – это угроза ее демократии.С некоторой долей вдохновения и ответственным Парламентом финансовое равновесие страны можно восстановить довольно быстро. Гораздо больше времени и политического мужества потребуется для восстановления дискредитированной и недееспособной демократии.
Именно поэтому так важно разобраться в причинах, которые привели Румынию в такое состояние прострации, какими бы настораживающими и неподъемными они ни казались. Рано или поздно, большей или меньшей ценой, хотя бы часть этих причин будет устранена, даже если в данный момент ответственные лица даже не собираются этого делать.
Существует как минимум два типа причин. Первый связан со структурными недостатками Румынии, из-за которых институты действуют более или менее одинаково, независимо от источника опасности, внутреннего или внешнего. Второй, с которым проще всего справиться, обусловлен спецификой отношений с Россией – страной, от которой сегодня исходит наибольшая угроза румынской демократии.
Отсутствие видения и институциональная косность сделали Румынию уязвимой
Первая и самая главная причина заключается в том, что румынские чиновники никак не могут понять, что гибридная война – это не просто атака на информационные системы или инфраструктуру. Это, прежде всего, непрерывающаяся атака на умы и души людей. Российские атаки на техническую инфраструктуру в Румынии были относительно немногочисленными, сопоставимыми с атаками в странах Балтии, Польше и даже Испании, и это можно объяснить успехом российской пропагандистской машины на самом важном участке румынского фронта – на уровне умов. Атаки на технику оставляют следы, их можно отследить, а главное, они имеют кратковременный, пусть и драматический, эффект. Атаки на умы оставляют гораздо меньше доказательств вины и имеют долгосрочные последствия, а это самое уязвимое место Румынии. Чтобы развеять пелену кривых зеркал российской тоталитарной пропаганды, необходимо обладать ясным, соблазнительным и внятным видением, однако те, кто руководит Румынией, мало что могут предложить в этом направлении.
Вторая причина связана с традиционным восприятием внешней политики Румынии. Для румынских политиков, независимо от их политических взглядов, внешняя политика – это просто способ выражения и продвижения национальных интересов. Конечно, национальный аспект внешней политики по-прежнему важен и будет оставаться таковым еще долго, но Румыния продолжает вести себя так, как будто она обрела государственную независимость два десятилетия, а не почти полтора века назад. Высшие чиновники, весь румынский внешнеполитический аппарат находятся в плену узкой парадигмы национальных интересов, которые они часто проецируют на этническую почву. Такое понимание внешней политики, в рамках которого Румыния редко чувствует себя способной внести свой вклад (пусть даже умственный) в решение глобальных проблем, лишает страну международного авторитета. Эта ситуация идеально подходит кремлевской пропаганде, которая часто использует в своих целях этнические страсти и национальные обиды.
Такое видение несовместимо с международным статусом Румынии и системой международных отношений, частью которой она является. Именно поэтому нередко румынские национальные интересы, как их себе представляют чиновники и политики, не имеют никакого отношения к важнейшим вопросам международной повестки, отсюда и ограниченный успех в их продвижении. Даже ситуация в Молдове больше не подходит под такую трактовку национальных интересов. Этим во многом объясняется «скромный» вес Румынии в международных решениях, которые проложили путь к демократии в Республике Молдова, включая момент отстранения от власти Плахотнюка. Возможно, пришло время Бухаресту признать, особенно самому себе, что Молдова не является сезонным государством. Это позволило бы ему наладить собственные мосты общения с русскоязычными жителями этой страны и даже с жителями Приднестровья не для того, чтобы подрывать Кишинев, а для того, чтобы укрепить его, но прежде всего для того, чтобы лучше подготовиться к грядущим временам.
Еще одной причиной, которая сказывается во многих областях, является слабая способность румынского административного и политического аппарата сотрудничать с гражданским обществом. Из-за кастовой замкнутости и профессиональной неуверенности румынская администрация не знает, как открыть постоянные каналы связи с различными экспертными кругами в обществе, да и не хочет этого делать. Политика «ежа», которую проводит вся институциональная структура, – плод сословных интересов. Независимо от характера проблемы, румынские структуры хотят доказать тем, кто принимает решения, что они могут решить проблему самостоятельно, вырабатывая решения только в рамках своей сферы компетенции. При этом любое обращение к экспертам извне, которое обычно происходит только ради имиджа и подстраховки, воспринимается людьми из аппарата как профессиональный и личный провал, способный повредить их общественной репутации.
Поверхностность румынских политиков – огромный плюс для России
Следующая причина, которая, на мой взгляд, самая сложная и поэтому опасная, это слабая приверженность идеям и ценностям тех, кто занимается политикой в Румынии. Не веря ни во что, большинство румынских политиков невозможно убедить, что идеи и идеологии имеют какую-то силу. Когда карьера в румынских партиях начинается с «расклейки плакатов», настоящего знака отличия для целых поколений политиков, трудно поверить, что в дальнейшем их интеллектуальный уровень в политике может превзойти уровень фонвизинского «Недоросля». Именно поэтому для недопустимо большого количества людей, населяющих коридоры власти, политика – это всего лишь сумма сделок.
Надо признать, что публичные действия многих больших политиков и чиновников Румынии скорее свидетельствуют о структурной совместимости с характерными чертами коррумпированного авторитаризма. Эти люди не верят в демократию, гражданский контроль, справедливость или реальное разделение властей в государстве. Они скорее хотят стабильности структур, поддающихся манипуляциям выборов путем демобилизации избирателей и использования административного ресурса, и, прежде всего, безнаказанности перед законом. В таких условиях они довольно легко мирятся с существованием всесильного лидера, чьи правила они готовы соблюдать, пока он гарантирует им заслуженные блага. Поэтому националистическое антизападничество многих чиновников и политиков, примкнувших к популистскому течению, явно или скрытно, на самом деле маскирует их органическую враждебность к демократии.
Ну и напоследок, но не в последнюю очередь, хотелось бы упомянуть о том, что люди, принимающие важные решения, постоянно недооценивают значение образования и культуры в обществе. Практически все правительства посткоммунистической Румынии создавали впечатление, что образование, как и здравоохранение, это области, которые невозможно реформировать. Довольствуясь поверхностными изменениями, от которых они надеялись получить существенные результаты, румынские политики почувствовали себя в безопасности и уверенными в себе, когда увидели, что беззаботная невежественность и безразличие к общественному благу стали национальными чертами.
Убежденные, что смогут спастись в случае любых геополитических изменений, румынские политики и по сей день не задаются вопросом, почему российская пропаганда не дает результатов в странах, где медиаобразование и критическое мышление изучаются еще в начальной школе. Для румынских чиновников культура, как, впрочем, и научные исследования, – это обуза, которую приходится тащить за собой, не понимая в ней почти ничего. Хотя существует как минимум тонна национальных стратегий, очень немногие политики осознают их реальное влияние на вызовы, стоящие перед обществом. С представлением о культуре, которое, кажется, остановилось на фольклоризме эпохи Чаушеску 80-х годов, румынские политики по-прежнему не понимают значимости культуры для политики. Все, что выходит за эти рамки и имеет отношение к культуре, для многих является незначительным, не имеющим широкого потребления или, что еще хуже, даже опасным.
Бухарест, похоже, ждет, что проблемы с Россией решатся сами собой
Помимо вышеперечисленных причин, к которым можно добавить и другие, не менее важные, есть еще и те, которые связаны с отношениями с Россией. Хотя взаимодействие между двумя странами и народами не прекращалось, на самом деле мы мало понимаем русских и даже не хотим толком понять, как они нас видят. Понять русских вполне возможно, несмотря на легенды, которые они сами поддерживают, но это не самоцель. Важно полное понимание чувствительных точек Москвы, ее философии действий и, особенно, ее целей. Подавленная неравными географическими размерами и отмеченная неоднократными российскими военными оккупациями, Румыния не смеет думать об отношениях с этой страной иначе, как в терминах реакции на бросаемые ей вызовы. Нападение, даже когда кому-то приходила такая мысль, считалось опасной иллюзией и каждый раз предотвращалось с помощью «ученых» сравнений.
Пришло время Бухаресту понять, что нельзя ждать изменения российской политики в Румынии только от союзников или международных обстоятельств. Такое изменение произойдет только в том случае, если стратегические интересы России в нашем регионе будут непосредственно затронуты. Наши соседи, Украина и Республика Молдова, предлагают кучу возможностей в этом плане, и если мы хотим, чтобы оборона Румынии в гибридной войне была успешной, она должна проводиться за пределами национальных границ. Киев и Кишинев по-разному создают серьезные проблемы для Москвы, и Румынию нужно защищать не только в Бухаресте, но и там. Вместо того чтобы расширять горизонты, Бухарест продолжает топтаться на месте, следуя повестке российского пропагандистского аппарата, почти ежедневно опровергая, что готовится к войне. На самом деле, Румыния должна официально признать, как многие европейские страны, что нужно серьезно готовиться к войне и, главное, объяснить своим гражданам, что если она все-таки начнется, то будет носить оборонительный характер.
Еще одна причина связана с тем, что румынские политики не могут смотреть на отношения с Россией дальше исторического момента, в котором находится эта страна. Возможно, будущие отношения с Россией будут строиться не в Москве, а в Берлине, Париже или Вашингтоне, где нашла убежище новая русская политическая эмиграция. То же самое касается и Беларуси. Пока Путин или такие, как он, будут у власти, поездки румынских чиновников в Москву или встречи с русскими официальными лицами не принесут ничего хорошего. К сожалению, за несколькими робкими исключениями, Румыния не участвует в этой европейской дискуссии, не будучи способной даже радикально изменить характер непрямых переговоров с Москвой о своем Золотом запасе, хотя нет недостатка в вдохновенных инициативах. Подобная бездеятельность не столько вызвана непониманием ситуации, сколько отсутствием у аппарата желания принимать решения, которые он считает рискованными. А политический риск – один из самых больших страхов тех, кто принимает решения в Румынии. Они всегда рады похвале, но очень боятся даже теоретической возможности быть привлеченными к ответственности за провалы.
В ожидании, что проблема решится сама собой, а опасность исчезнет, Бухарест предпочитает прятать голову в песок, ведь за это никто не может быть привлечен к ответственности.
